Томас (Пауль Томас) Манн - Ранние новеллы [Frühe Erzählungen]

Ощущение уюта, уверенности снизошло на маленького господина Фридемана. Чего он боится? Разве что-то изменилось? Да, нужно признаться, вчера случился скверный припадок; но тем все и кончится! Еще не поздно, он еще может избежать погибели! Следует воздерживаться от любого повода, который мог бы опять вызвать припадок; он чувствовал в себе эти силы. Он чувствовал силы все преодолеть и полностью подавить в себе…

Пробило половину восьмого, и вошла Фредерика; на круглый стол возле кожаного дивана у задней стены она поставила кофе.

— Доброе утро, Йоханнес, — сказала сестра. — Твой завтрак.

— Спасибо, — ответил господин Фридеман. И еще: — Дорогая Фредерика, мне очень жаль, но визит вам сегодня придется отдать одним. Я не очень хорошо себя чувствую, чтобы сопровождать вас. Плохо спал, болит голова, короче, вынужден просить…

— Жаль, — откликнулась Фредерика. — Но тебе нельзя совсем манкировать визитом. Однако ты и впрямь неважно выглядишь. Хочешь мой карандаш от мигрени?

— Спасибо, — покачал головой господин Фридеман. — Пройдет.

И Фредерика ушла.

Стоя у стола, он медленно пил кофе и жевал рогалик. Он был доволен собой, горд своей решимостью. Допив кофе, он взял сигару и снова сел у окна. Завтрак пошел ему на пользу, он почувствовал себя счастливым, почувствовал надежду. Господин Фридеман взял книгу и принялся читать, курить и, щурясь, поглядывать на солнце.

Улица теперь оживилась: в окно врывался грохот колясок, людской гомон и дребезжание конки; но за всем этим слышалось птичье щебетанье, а с сияюще-синего неба наплывал мягкий теплый воздух.

В десять часов он услышал шаги сестер в прихожей, скрип входной двери, потом увидел, как мимо окна прошагали три барышни, однако не обратил на это особого внимания. Прошел час: он чувствовал себя все счастливее и счастливее.

Его охватил какой-то задор. Какой воздух, как щебечут птицы! А что, если пойти погулять? И вдруг без перехода, со сладким страхом всплыла мысль: «А если пойти к ней?» И самым настоящим мускульным напряжением подавив в себе все, что испуганно предупреждало, с блаженной решимостью он прибавил: «Я иду к ней!»

И он надел черный воскресный костюм, взял цилиндр, трость и, часто дыша, быстро направился через весь город в южное предместье. Не замечая никого вокруг, погруженный в экзальтированную прострацию, он при каждом шаге старательно поднимал и опускал голову, пока не очутился в каштановой аллее перед красной усадьбой, на входной двери которой можно было прочесть: «Подполковник фон Ринлинген».

Тут его охватила дрожь, и сердце судорожно, тяжело заколотилось о грудь. Но он пересек входную площадку и позвонил в дом. Вот и решилось, назад пути нет. Пусть все идет как идет. Все в нем вдруг мертвенно стихло.

Дверь распахнулась, вышедший на площадку слуга принял визитную карточку и заторопился с ней вверх по лестнице, застеленной красной дорожкой. На эту дорожку господин Фридеман неподвижно таращился до тех пор, пока вернувшийся слуга не объявил, что госпожа просит подняться.

Наверху у двери в салон, где он ставил трость, господин Фридеман кинул взгляд в зеркало. Лицо было бледным, волосы над покрасневшими глазами прилипли ко лбу, а рука, державшая цилиндр, неукротимо дрожала.

Слуга открыл дверь, и господин Фридеман вошел. Он очутился в довольно большой, сумрачной комнате; шторы на окнах оказались задвинуты. Справа чернел рояль, а по центру вокруг круглого стола были расставлены обитые коричневым шелком кресла. На левой торцовой стене над диваном в тяжелой золотой раме висел пейзаж. Стены тоже задрапированы темным. В глубине, в эркере стояли пальмы.

Прошла минута, прежде чем госпожа фон Ринлинген откинула справа портьеру и приблизилась к нему, бесшумно шагая по толстому коричневому ковру. На ней было простое платье в черно-красную клетку. Сноп света из эркера, где плясала пыль, упал прямо на тяжелые рыжие волосы, так что они на мгновение вспыхнули золотистым огнем. Она испытующе устремила на него свои странные глаза и, как всегда, выдвинула нижнюю губу.

— Сударыня, — начал господин Фридеман, глядя на нее вверх, так как доходил ей лишь до груди, — я со своей стороны также хотел нанести вам визит. К сожалению, когда вы почтили моих сестер, я отсутствовал и… весьма о том сожалею…

Он совершенно не знал, что еще сказать, но она неумолимо смотрела на него, словно заставляя говорить дальше. Вся кровь вдруг бросилась ему в голову. «Она хочет меня помучить, посмеяться! — подумал он. — И видит насквозь. Как дрожит ее взгляд…» Наконец она сказала высоким и таким чистым голосом:

— Очень любезно, что вы пришли. Мне также давеча было жаль не застать вас. Будьте так добры, присаживайтесь.

Она опустилась в кресло недалеко от него, положила руки на подлокотники и откинулась. Он сидел, наклонившись вперед, и держал шляпу между колен. Она продолжила;

— Знаете ли, что еще четверть часа назад здесь были ваши барышни сестры? Они сказали, что вы больны.

— Это так, — ответил господин Фридеман, — сегодня утром я неважно себя чувствовал и полагал, что не смогу выйти из дома. Прошу простить меня за опоздание.

— Вы, кажется, и теперь еще не вполне здоровы, — совсем спокойно промолвила она, неотрывно глядя на него. — Бледны, глаза воспалены. Вы вообще не крепкого здоровья?

— О… в целом не жалуюсь… — пробормотал господин Фридеман.

— Я тоже часто бываю больна, — продолжила она, не сводя с него глаз, — но этого никто не замечает. Я нервна, у меня бывают престранные состояния…

Она умолкла, опустила подбородок на грудь и выжидательно посмотрела на него исподлобья. Но он не отвечал. Он сидел неподвижно, устремив на нее большие задумчивые глаза. Как странно она говорила, как трогал его этот чистый, хрупкий голос! Сердце у него успокоилось, он будто видел сон.

— Я не ошибаюсь, вы ведь вчера ушли из театра, не дождавшись конца представления? — снова заговорила госпожа фон Ринлинген.

— Да, сударыня.

— Какая жалость. Вы показались мне внимательным соседом, хотя постановка и не хороша, или относительно хороша. Так вы любите музыку? Играете на фортепиано?

— Я немного играю на скрипке, — ответил господин Фридеман. — Ну, то есть… это почти ничего…

— Вы играете на скрипке? — переспросила она.

Затем устремила взгляд куда-то мимо, в воздух, и задумалась.

— Но тогда мы могли бы иногда музицировать, — внезапно сказала она. — Я могу немного аккомпанировать и была бы рада найти здесь кого-нибудь… Вы придете?

— С удовольствием поступаю в ваше распоряжение, сударыня, — ответил он, все еще будто во сне.

Наступила пауза. И тут выражение ее лица вдруг изменилось. Он увидел, как оно исказилось в едва уловимую жестокую насмешку, как взгляд ее опять устремился на него с тем жутким дрожанием, как уже дважды давеча. Лицо его запылало румянцем, и, не зная, куда деваться, совершенно беспомощный, растерянный, он низко-низко втянул голову в плечи и оторопело уставился на ковер. Однако его снова быстрой волной омыл тот бессильный, сладковато-мучительный гнев…

Когда он с отчаянной решимостью вновь поднял глаза, она на него уже не смотрела, а спокойно отвернулась к двери. Он с трудом выдавил несколько слов:

— Сударыня более-менее довольна пребыванием в нашем городе?

— О, разумеется, — равнодушно откликнулась госпожа фон Ринлинген. — Отчего же мне не быть довольной? Правда, чувствуется, как на меня наседают, наблюдают, но… Кстати, — вдруг продолжила она, — пока не забыла: мы думаем в ближайшие дни пригласить несколько человек, небольшая непринужденная компания. Можно помузицировать, поболтать… Кроме того, за домом у нас чудесный сад, он идет до самой реки. Словом, вы и ваши барышни, разумеется, еще получите приглашение, но я уже сейчас прошу вас прийти. Вы доставите нам это удовольствие?

Господин Фридеман едва успел выразить свою благодарность и согласие, как дверная ручка энергично опустилась и вошел подполковник. Оба встали, и пока госпожа фон Ринлинген представляла мужчин, супруг одинаково вежливо поклонился господину Фридеману и ей. От жары его загорелое лицо сильно лоснилось.

Снимая перчатки, он сильным и резким голосом говорил что-то господину Фридеману, который смотрел на него снизу вверх большими бездумными глазами и все ждал, что тот благосклонно похлопает его по плечу. Вместо этого подполковник, прищелкнув каблуками и слегка наклонившись, повернулся к супруге и, заметно понизив голос, сказал:

— Ты уже просила господина Фридемана быть на нашем скромном вечере, дорогая? Если у тебя не будет возражений, думаю, его можно устроить через восемь дней. Надеюсь, погода продержится и мы сможем выйти в сад.

— Как хочешь, — ответила госпожа фон Ринлинген, глядя мимо.

Через две минуты господин Фридеман простился. Еще раз поклонившись в дверях, он встретил ее взгляд, покоившийся на нем безо всякого выражения.